Старая Быковка – небольшая деревенька в Пермском крае. Здесь почти два десятка лет назад мы поставили крест на бывшей даче Астафьева – чтобы сохранить память о писателе. Почти четверть века он жил и работал в Пермском крае, здесь он стал писателем.
В этом году 100 лет со дня его рождения. Официально признанной датой рождения Виктора Петровича считается 1 мая 1924 года. Первого мая и будет отмечаться его юбилей. Однако появились новые данные: согласно найденной архивной записи, Виктор Астафьев родился 22 марта 1924 года. Сам он, впрочем, тоже всегда отмечал свой день рождения 1 мая.
Как ставили крест в Быковке, что теперь с ним, помнят ли деревенские о писателе и почему сгорела дача – в материале aif.ru.
А в траве кружка Астафьева валяется
Мы уже приближались к Старой Быковке. Как сейчас помню те события 2005 года.
Белобрысый мальчишка на дороге, уже вблизи деревеньки, чинивший мотоциклет, не обманул: вот оно, то место, где находилась дача Виктора Астафьева.
Рука Геннадия Васильевича непроизвольно потянулась к усам. По тому, как Вершинин закручивает усы, всегда можно определить, когда он волнуется.
И как это раньше мы не заметили обгоревшие остовы деревьев!
Мы – это Гена (поэт и журналист Геннадий Вершинин из Лысьвы, которая находится в 155 км от Перми; между прочим, «Золотое перо России»), его друг Филаретыч (живчик, несмотря на тогдашние свои семьдесят с хвостиком); Андрей Никитин (известный журналист из Перми), и я, автор этих строк.
Мужики, еле сдерживая нетерпение, тут же бросили вещи и исчезли в траве – в поисках «астафьевских следов».
Как будто это не они встали в самую рань, чтобы из Лысьвы и Перми добраться на электричке до Сылвы, затем на лодке – до посёлка Винный, мимо дома, где жил Лев Правдин, ключа, в котором, бывало, купался Аркадий Гайдар, и после этого ещё прошагать с километра четыре по вихляющей лесной тропке с самодельной картой на тетрадном листочке. При этом с тяжёлыми рюкзаками за плечами, лопатой и дощатыми перекладинами для креста, которые Гена и Филаретыч (давно уже, как бы мягко сказать, не юноши), с энтузиазмом тащили аж с Лысьвы!
Так и просится астафьевское: «Красивые берега Сылвы и Чусовой ныне захвачены дачной публикой. Лишь деревушку Быковку минует дачная стихия: в глуби лесов деревушка – к ней идти «своими ногами», тащить на себе продукты».
«Деревья больше обгорели с этой стороны, значит и дом находился здесь», – рассудительно заметил Борис Филаретыч.
«Смотри-ка, печка!» - ойкнул в стороне уже не помнится кто.
И печка, и скелет детской коляски, и три чайника железных в рядок, и остатки кровати, и осколки кружек.
Позже деревенские мальчишки, осмелев, ещё кучу полуобгорелого добра собрали. А мы себе на память кружку забрали. Кстати, лысьвенского производства.
В нескольких шагах, на самом земляничном месте, возле развесистой березы наткнулись на баню. Такие называют – по-чёрному. Её огонь не взял.
«Ту-у-уя! – по-детски радуется своей новой находке Гена. – Это Мария Семёновна, жена Астафьева, ещё посадила. Замечательная, скажу я вам, женщина».
Для тех, кто не совсем в курсе, Виктор Петрович жил и творил в Прикамье около четверти века! В городе Чусовом – 17 лет (с 1945 г. по 1962 г.), работал в редакции «Чусовской рабочий». Можно сказать, что Чусовой – литературная родина великого писателя. Здесь он писал свои первые произведения. А затем он жил в Перми – до 1969-го года в доме № 84 на улице Ленина. Дача же была в Старой Быковке, в нескольких километрах от посёлка Сылва, чуть больше 30 км от Перми.
А Геннадий Васильевич познакомился с Астафьевым уже позже, в году эдак 1993-м. Ну как познакомился, отправил Виктору Петровичу пару своих рассказов и несколько стихотворений. Отправил на авось, ответа не ждал, сами знаете как у писателей со временем. Надеялся, конечно, иначе зачем было посылать, но как-то не шибко. А ответ пришёл, где-то через месяц, обстоятельный такой ответ. Так и переписывались Вершинин с Астафьевым, почитай, лет десять как.
Геннадий Васильевич к ним в Красноярск и родную деревню Астафьева Овсянку не раз в гости наведывался. В последний раз – за месяц до смерти писателя, в октябре 2001 года. Затем уж только на годовщину смерти.
«Да что тут говорить, свой он был», – режет Вершинин, заканчивая рассказывать мне всё это, закручивает свои усы и уходит с мужиками в лес, искать дерево для креста.
Уходят вместе с ними и мальчишки с Быковки, которые рьяно берутся помогать нам.
А в это время я у Андрея допытываюсь про самого Геннадия Васильевича.
«Дело как было. Иду я себе тихо-спокойно по посёлку Сылва на электричку и вдруг слышу знакомый деревенский говорок. Невысокий кряжистый мужичок прямо-таки пристаёт к снующим по дороге дачникам с неожиданными расспросами. Мол, знают ли они что-нибудь про Виктора Астафьева, да правда ли, что он тут жил неподалеку, да где такая деревня находится Быковка. «Генка!?», – рассказывает Андрей Никитин. – В общем, он самый, Гена Вершинин, и оказался. Геннадий Васильевич. Поэт, журналист, рыбак. Надёжный мужик, с которым мы прошагали не один десяток километров по чусовским порогам и притокам. Человек, который, и разменяв полтинник, не потерял детской способности удивляться и удивлять собой мир».
Одной из таких удивительных светлых генкиных причуд, продолжал Андрей Игоревич, была безумная акция (нет, таких громких слов он, конечно, ни при какой погоде не произносил), в общем, такое, как бы это выразиться, подвижничество души: он ставил кресты на месте умерших деревень. Вот так просто: ходил и ставил. По большей части у себя на родине – в Лысьвенском районе.
А сюда, на берег реки Сылвы, он хаживал уже не в первый раз.
«Едет, бывалочи, из Перми, сойдёт на станции Сылва, сядет на бережку и глядит задумчиво на ту сторону – где-то там, за тем вот, наверное, лесочком, находится тоже, сказывают, вымирающая деревенька Быковка, где жил и творил любимый вершининский писатель Виктор Петрович Астафьев. А ещё знал Геннадий Вершинин, что несколько лет назад по роковой случайности дом, в котором некогда жил Астафьев, сгорел. И вот обуяла тогда Геннадия Васильевича новая идея, прямо-таки захватила… В общем, сговорились мы встретиться на этом же самом месте», – рассказывал Никитин.
«Сладостями детвору угощал»
Через полчаса половина Быковки уже самоотверженно помогала копать нам яму для креста.
«Так уж заведено, так уж пошло издавна в этой деревушке: прежде чем сделать что-либо себе, подсобляют другим», – это ещё сам Астафьев заметил про Быковку.
Старая Быковка – деревенька, не в обиду нынешним поселенцам, вымершая. Жизнь в неё вдыхается только летом, вместе с дачниками, которые проникли уже и сюда. Дворов здесь, если считать и за речкой тоже, 12.
Улица одна. Но она, не в пример своим безыменным сёстрам в ряду подобных российских деревень, имеет своё имя. Местные шутники приколотили табличку с названием, отцепив её, по всей видимости, со снесённого дома одной из пермских улиц. И теперь эта единственная быковская-стрит гордо именуется улицей 25-го Октября.
А рядом ещё одна достопримечательность Быковки, неизвестно откуда экспроприированная теми же шутниками: полинявшая от дождей вывеска, на которой красуется призывная надпись: «Привет участникам отчётно-показательной конференции!»
Надпись скорее грустная. Это раньше, когда действовали леспромхозы, было что показывать. А сейчас на месте той же Новостройки, соседней деревеньки, насчитывавшей – не чета Быковке – в одно время более ста дворов, одна полынь да молодые поросли леса, ни за что, если не знаешь, не догадаешься теперь о её былом существовании.
А Быковка ничего, держится, и, несмотря на дальность от реки, даже застраивается.Быковке Астафьев аж целую повесть посвятил – «Паруня», по имени одной из её жительниц – Прасковьи Вороновой. Да-да, родственницы нынешнего «губернатора».
Здесь, между прочим, и губернатор свой имеется. Самый что ни на есть настоящий. С ма-асковским акцентом. Юрий Михайлович. Не путать с Лужковым, Воронов он.
Мужик, в деревне поговаривают, хозяйственный и даровитый. Даром что ль губернатором прозвали.
Детство своё будущий губернатор провел в Быковке, здесь жили его дедушка с бабушкой, да и в школьные годы всенепременнейше приезжал на каникулы. Корнями, что называется, накрепко врос. Это про таких Виктор Астафьев писал: «здешний лекарь, прокурор, просветитель, наставник – словом, тот многоликий, многоглазый и многорукий человек, без которого ни одно русское селение обойтись не может».
Астафьева Юра, Юрий Михайлович, помнит хорошо.
«Проходим мимо его дома к речке, а он нас, мальцов, иной раз позовёт к себе да сладостями угостит, – вспоминал, ловко при этом орудуя лопатой, «губернатор». – А тогда ведь такое время, конфеты редкостью были, то-то для нас радости!»
Астафьев, вспоминает Воронов, сам постоянно на речке пропадал. Охотиться дюже любил, но рыбалку всё-таки больше уважал. Он и дачу себе выбирал с непременным условием: чтобы рядом речка текла.
Купил её у местного мельника. Дом был неухоженный, столько мусора пришлось чете переворошить! Странным тогда казалось малышне поведение соседа: сидит спокойно себе с удочкой, вдруг как будто спохватится, хвать из кармашка блокнотик и пишет, строчит чегой-то там.
«Знаменитых «Пастуха и пастушку», небось, – предположил тогда Геннадий Васильевич. – Виктор Петрович здесь много и плодотворно писал».
Быковке Астафьев аж целую повесть посвятил – «Паруня», по имени одной из её жительниц – Прасковьи Вороновой. Да-да, родственницы нынешнего «губернатора».
Цитирую: «Странная и зловещая арифметика постигла Быковку: в шестнадцать её домов не вернулись с войны шестнадцать мужиков, и, сколько я знаю, она всегда бабья, отсюда уклад её жизни. А вон и давно привычный крик слышен: "Парушка! Ты завтре приходи на помочь!.." В Быковке издавна всё делается артельно. Поодиночке женщинам было бы с жизнью не совладать. Первой в работе, любой, особенно которая потяжелее, всюду была и есть Паруня, попросту Парушка».
Родные Виктора Валерьяновича Шарова – Беликовы – он вышел из своего дома на звук ножовки и звон лопат, – тоже благодаря Астафьеву вошли в историю.
Шаров – местный киномеханик. Впрочем, его так по привычке кличут. Раньше он кино крутил бесплатно. Прямо на улице. Как раз напротив дома Астафьевых. Выходил на завалинку порой и его известный тезка – Виктор Петрович.
«Я больше с отцом Астафьева дружил, с Петром Павловичем, да с сыном писателя, Андрюшей не раз на охоту ходил, – ударялся в воспоминания пенсионер. – В начале мая как-то, как сейчас помню, лодка на речке перевернулась, а там человек пять находилось, вместе с ними Маруся, жена Астафьева, и его тётка. Всех вытащил, слава богу».
Лет пять каждые выходные супруги Астафьевы приезжали на свою вотчину, а потом перестали. Уехали из Перми жить в Вологду. А позже в Красноярский край, на родину писателя.
Дача сгорела в одночасье, зимой 2001 года. Астафьев тогда ещё был жив.
Быковцы сами пытались найти виновника пожара (он был известен – непутёвый родственник Шаровых) и отлупить, чтоб неповадно было жечь «дома знаменитостей», но тот тоже не дурак, тут же тропинку в деревню забыл.
«Здесь жил...»
«Готово!» – Филаретыч отложил, когда всё закончили, в сторону инструменты и нежно погладил обструганное дерево.
…Крест, – тяжёлый, с метра четыре в высоту, – поднимали вчетвером. Молча. Какая-то сосредоточенность, даже торжественность невольно застыла на мужских лицах.
После Геннадий Вершинин прикрепил к кресту памятную дощечку. Простую, с лаконичной надписью: «Здесь жил русский писатель Виктор Астафьев».
«Это у меня – восьмой крест, – сказал тогда Гена. – Мы ведь с Филаретычем не только кресты воздвигаем. Историю ворошим. Чтоб потомки знали и помнили. Ставишь кресты и как будто очищаешься от скверны какой, душою становишься чистым».
Провожала тогда нас уже вся деревня. За порядком возле креста обещали следить: уже назавтра мальчишки думали скосить траву, а когда придёт сезон, женщины клялись вокруг памятного места посадить цветочки.
Стоит крест!
И вот с тех пор прошло почти 20 лет. Вершинин после этого ещё не один крест поставил на месте деревень. А вот такой крест – любимому писателю – единственный.
«Я был там после этого ещё несколько раз, в старой Быковке, – услышала, когда дозвонилась я нынче до Геннадия Васильевича. Его радостный голос доносился откуда-то с реки, застала его, как обычно, на рыбалке. – Всё нормально. Жители деревеньки обещали следить за территорией – и следят!»
Я так и представила, как сидит Геннадий Васильевич сейчас у лунки, и опять – после того, как я ему напомнила о событиях 20-летней давности – закручивает от волнения усы.
«Губернатор» Быковки, кстати, всё тот же.
«Марина! Конечно, вас помню! Стоит крест! Куда денется! – улыбается Юрий Михайлович Воронов в ответ на мой вопрос. – Только новый!»
Старый крест, который мы ставили, простоял почти 15 лет.
«А потом пришёл в негодность. И четыре года назад я новый поставил, – сообщил Воронов. – Быстро зарастает место травой, кошу там каждое лето по раз шесть. Жена, Марина, цветы сажает. Рядом ещё кедры и дубок посадили».
Так что помнят местные! Жив Астафьев в их памяти!
А я до сих пор вспоминаю, как при прощании тогда, когда мы ставили крест, обернулась напоследок.
Далеко было крест видать. Как будто раскинул он свои крылья над деревьями-погорельцами, через которые просвечивало прояснившееся небо с невозмутимыми облаками.
Над маленькой деревушкой. Над местом, где был дом Паруни, которой давно, как и её дома, как и дачи Астафьевых, нет на свете. Сохранилась (в том числе благодаря Астафьеву) лишь память о доброй работящей женщине, до смертного одра оставшейся верной мужу, погибшему в Великую Отечественную.
Раскинулся крест над памятником героям гражданской войны (да, впрочем, каким героям, жертвам?): согнали колчаковцы с близлежащих деревень мальчишек 18-летних да расстреляли. И «плыл» крест над лесами, полями, над всей многострадальной Русью… Как будто обнять и объять хотел. Крест бесконечный… Крест бесконечных поисков. Какой нёс и писатель.
Гена-крестоносец бросил тогда ещё один взгляд на творение рук своих, уже в который раз за тот день закрутил усы, резко отвернулся, и его спина вновь замаячила рядом с Филаретычем впереди на лесной тропке, ведущей домой.
