14 октября Владиславу Крапивину исполнилось бы 87 лет. Пять лет назад его не стало, но остались его книги — те самые, что стали нравственным компасом для миллионов читателей. «Отец недоумевал, как современный мир не понимает простых вещей: почему нельзя врать, нападать и проходить мимо несправедливости», — вспоминает его младший сын Алексей Крапивин. Мы поговорили с ним о том, каким писателя знали его близкие.
«Папа мог так посмотреть…»
Марина Сизова, «АиФ-Прикамье»: Папа с вас, своих сыновей, рисовал мальчиков? Читали ли вы книги отца как «инструкцию к жизни»?
Алексей Крапивин: В детстве, в школе — часто. Но, скорее, некоторые его герои поступали, как я. Например, Веня Ямщиков («Острова и капитаны»).
— Отец давал вам жизненные уроки и так?..
— Да, определённая модель поведения была заложена отцом помимо книг. Но чем идеал и отличается от реальности — то, что Ямщиков, к примеру, поступал так всегда, а я нередко пасовал, к моему стыду. Отец хотел видеть «идеальных нас», и писал таких героев.
— Чувствовали ли вы когда-нибудь давление этого «идеального» образа?
— Прямого «давления» не было, разве что в редких ситуациях в детстве. А что касается взрослого возраста — тут я уже не оглядываюсь на его персонажей. А скорее, на него самого. Как в хорошем, там и в плохом.
— А были ли в книгах отца персонажи-взрослые (учителя, родители, наставники), в которых вы безошибочно узнавали черты, например, вашей мамы, Ирины Васильевны, или других людей из вашего окружения?
— Мама? Конечно. Учительница из «Журавленка и молний» Лидия Сергеевна — это моя мама. То есть, я не просто безошибочно узнавал, а знаю прототипы.
— Как вам, уже взрослому, видится диссонанс между книжной романтикой и реальностью?
— То, что вы называете «диссонансом», я бы назвал «пропастью». Если следовать одним только "жизненным принципам" — будешь только получать удары и ничего не добьёшься. Со временем учишься идти на компромиссы с людьми, у которых другие принципы, пряча свою брезгливость.
Но есть базовые принципы, которые я бы не назвал только «крапивинскими» (они общечеловеческие): не нападать, не брать чужого, не врать к своей выгоде — и так далее. Это — и от папы, и от мамы, с раннего детства.
— Он был строгим отцом? Наказывал за провинности? И что было для вас, ребёнка, самой желанной наградой от него?
— Ставил в угол меня — это максимум. Но мог, знаете ли, так посмотреть, что и угла особо не требовалось. Желанной награды — не припоминаю. Уже взрослым, когда я, допустим, что-то написал — и он показывал большой палец.
— Быть сыном известного человека «дико мешает» или помогает?
— Мешает. Я бы сказал — очень. Это когда тебя не человеком считают, а придатком, причем необязательным и раздражающим. И ты не имеешь права ни на творчество своё, ни на мнение — у тебя его просто не может быть, это по умолчанию мнение Крапивина. Или когда тебя представляют знакомым не «это Алексей», а «это сын Крапивина». Сразу хотелось уйти.
— Для многих читателей Владислав Петрович был «Командором», и образ отряда «Каравелла» часто стоит на первом плане. Как выстраивался баланс между его «главным делом жизни» — отрядом — и семьёй?
— В реальной жизни: отряд на первом месте (до 90-х), творчество на втором, семья на третьем. Но «Каравелла» — она была совсем иной, когда он ею руководил. Это было не только дело, оно занимало всё его свободное время, это была его жизнь.
Утро начинал с коньяка
— Кто первым читал его книги?
— Сначала, наверное, книги читала его мама. В 80-90-е — не знаю, предполагаю что литературный критик, редактор и писатель-фантаст Виталий Бугров. С конца 90-х до начала нулевых раньше всех читал я.
— Ваш старший брат Павел иллюстрировал его книги, вы редактировали книги отца…
— Да, брат рисовал — и много. Я в 1990–2007 годах был основным корректором отца. Многие книги читал не по одному разу, а «Пистолет капитана Сундуккера» 10 раз! Как же я её ненавидел под конец! Происходило это потому, что издательства часто закрывались, следующее издательство всё меняло в силу своей грамотности, и приходилось делать эту работу по новой. А там у него косяками идут названия с ятями и фетами, а в издательствах и слов таких не знали. Как редактор я работал над одной книгой — «Дагги-Тиц».
— Ваша любимая отцовская книга?
— Трудно сказать. Пожалуй, «Голубятня» («Голубятня на жёлтой поляне» - фантастический роман-трилогия. - Ред.). Но любимая не значит сильнейшая.
— Как вообще выглядел его обычный рабочий день? Во сколько садился за машинку? Делал ли перерывы, и если да, то на что? Можно было его в этот момент отвлечь?
— В какой период времени? В 80-е: сидит за машинкой, потом идёт в отряд. В 90-е: сидит за компьютером, лежит на диване. Когда преподавал в нулевые: универ, потом за компом. В 2010-е: комп, диван, телевизор. Но этим его жизнь, конечно, не исчерпывалась. Чем можно было отвлечь? Телефонным звонком. По любому поводу.
— А какие у Владислава Петровича были самые забавные или трогательные «тараканы», бытовые привычки? Например, как он относился к беспорядку на столе? Ел ли во время работы? Как он «заряжался» перед тем, как сесть писать?
— «Трогательные тараканы» — не знаю, правда, что в этом трогательного, но постоянное беспокойство за членов своей семьи. Это выбивало его из колеи, если он что-то себе навоображал. Беспорядка на столе — не припоминаю. Во время работы он не ел. «Заряжался» — ну, по нынешним меркам это перебор, но утро он начинал с рюмки коньяка.
— Он был «совой» или «жаворонком»? Когда к нему приходило вдохновение — глубокой ночью, на рассвете? И что он делал, если муза никак не приходила?
— Скорее, жаворонком. Ночь — для сна. Если муза не приходила — работал без её участия.
— А в быту он мог, например, прибить полку, починить розетку, приготовить ужин?
— Розетку — не уверен. Да и не было такой задачи на моей памяти. Ужин — если не было мамы (в больнице, например), он готовил, да. Яичницу или сосиски. А про «прибить полку» — он же своими руками построил столько яхт! Разумеется — и полку, и картину повесить.
— Он же был моряком в душе. А в быту это как-то проявлялось? Мог ли запросто завязать морской узел, чтобы мешок с картошкой затянуть? Использовал ли на кухне «камбузные» словечки?
— Именно мешок с картошкой — не помню. Узлы вязал прекрасно, пока пальцы работали. И объяснял, как надо. «Камбузные словечки» — не было такого.
— Ругался? Если вдруг ударял молотком по пальцу или у него глючил компьютер.
— О да! «Японский городовой», «Япона мать» и так далее, много вариаций на эту тему. Внук — мой сын — все их выучил в три года.
— О чем он мог говорить с вами часами? О книгах? «Каравелле»? Политике, истории, музыке, футболе?
— Часами? Это редко — у него все же были другие дела. Да, говорили и о книгах, и о каких-то интересных историях — из прошлого. О мореплаваниях. О политике — рассказывал про сталинизм, про репрессии, про доносы, и как его сестра в 1949 году подняла тост: «Чтобы эта … скорее сдохла!» Болельщиком он не был, о футболе говорили, только если я его вытаскивал на стадион «Уралмаш». Но там его больше занимала атмосфера.
— А что его могло искренне рассмешить до слез? Любил ли он анекдоты?
— Анекдоты любил, но не запоминал и рассказывал редко. Слушал и смеялся. Можно говорить об особом семейном юморе. Но тут, как и у любой семьи, общий культурный код.
— Что он любил делать для души, без всякой связи с работой? Может, что-то коллекционировал, что-то мастерил руками, помимо парусников?
— Думаю, он был человеком увлекающимся, но не сильно. Собирал — то монеты, то марки, то раковины, то художественные альбомы. Это не было его основным хобби. Основного просто не было. Например, если он делал новый фильм в отряде, то собирал всё, что могло пригодиться для фильма. Мастерил постоянно что-то своими руками. Для своей комнаты делал стеллажи. Полку для ёлочки, чтоб коты не допрыгнули. И наряжал её сам.
— Какая музыка звучала в доме?
— Музыку он специально и постоянно не слушал. В особых случаях — старые патефонные пластинки, которые тоже собирал. «Ты ждёшь, Лизавета, от друга привета», и так далее.
— Как он относился к вашим первым музыкальным опытам? Давал советы? Критиковал?
— К моим первым (и вторым, и последующим) музыкальным опытам — с энтузиазмом. Но посоветовать ничего не мог из-за отсутствия музыкального слуха. По текстам песен советовал много и по делу. От «нет, ну это халтура» до «о, вот щас здорово». За что я ему сильно благодарен.
— Он больше «лирик» или «физик»? Как он относился к новой технике — компьютерам, цифровым фотоаппаратам? Осваивал с энтузиазмом или ругал «железяки»?
— Категорическое «нет». Мог даже разбить новый непослушный девайс. Чтобы освоить, звал меня или брата.
— В его мире много идеального. А что он в людях не выносил? Что могло вызвать у него мгновенную и стойкую антипатию к человеку?
— Омерзение у него вызывал малейший намёк на то, что «этот человек клеится к мальчикам». Чуть меньшее, что человек причастен к спецслужбам. Он это прекрасно описал в «Корабликах» и «Сказках о рыбаках и рыбках».
«Лучше счастливая Россия»
— Мир вокруг стремительно менялся. Особенно после 90-х. Как Владислав Петрович относился к изменениям?
— Плохо относился. Если убрать эмоции, в 90-е все семейные банковские сбережения обесценились. Мы считали копейки.
— Он часто с грустью говорил об исчезновении целой инфраструктуры детства — журналов, дворовых компаний, общей романтики. Чем, по его мнению, можно было заменить эту утраченную экосистему сегодня?
— Всё же трагедии он, думаю, из этого не делал. Чем заменить? Интернетом, конечно. Там тоже можно следовать его принципам.
— Он резко высказывался про «показной патриотизм». А какой патриотизм он считал нормальным?
— В двух словах. Он сказал: «Зачем мне их великая Россия? Мне нужна счастливая Россия».
— Главные ценности из его книг — дружба, справедливость, защита слабых — в современном мире часто считают наивными. Он сам когда-либо сомневался в их актуальности?
— Нет, не сомневался. Лишь сокрушался, что в современном мире эти понятия понимают как-то не так.
— В жизни он всегда был таким же принципиальным, как в книгах? Мог ли пойти на компромисс?
— Мог, конечно. Но не факт, что с этими людьми он оставался в хороших отношениях потом.
— Есть неопубликованные дневники отца? Собираетесь ли публиковать? Что оказалось самым неожиданным в них для вас?
— Есть. Да, мы собираемся их публиковать. Может, по частям. Самым неожиданным?.. Да, в общем, ничего. Он таким и был в жизни, как в дневниках.
— Осталось ли что-то ещё неопубликованное у отца?
— Да, он начал повесть в 2014-м году, но она у него не пошла. Там всего два десятка страниц. Думаю, опубликуем вместе с дневниками.
— Какие города для него много значили?
— Тюмень. В ней прошло его детство, а детство для него — главное.
— Город Среднекамск — «большой город, промышленный и культурный центр», в Среднекамск постоянно уезжают (и приезжают оттуда) друзья, родственники и знакомые главных героев», это Пермь?
— Однажды я его спросил: «Среднекамск — это Пермь что ли?» Он сказал: «Ну, наверное, не знаю». Не уверен, что там есть какие-то узнаваемые черты. Просто название.
«Да, видел в зеркале»
— Решение писать под фамилией Кошкин — это ваш жест эмансипации, попытка уйти от «бренда» или нечто иное?
— Попытка уйти от бренда. Потому что писать под фамилией Крапивин значило бы обманывать его читателей.
— Что сейчас для вас главное — литература или музыка?
— Литература.
— Вот вы видите современных подростков. Могут книги вашего отца стать для них «прививкой» от нынешней прагматичности?
— Не имею представления о современных подростках.
— Какой совет отца вам кажется сейчас самым ценным?
— Не ждать вдохновения, а работать. Он много раз это повторял.
— Вы встречали крапивинских мальчиков? Как Владислав Петрович сам относился к этому термину?
— Насколько мне известно, к этому термину «крапивинские мальчики» он относился сперва с раздражением, потом с юмором. А когда это стало брендом — индифферентно. Да, я их встречал. В зеркале. Есть ли сейчас — вряд ли.
— О чем бы он сегодня писал?
— Если бы был жив и хоть что-нибудь писал? Что-нибудь вроде «Взрыва Генерального штаба». Только жëстче.
— Где сейчас его заяц Митька?
— Митька был поделен на двух зайцев. Один — с ним в гробу. Где второй — не знаю.
— Очередной день рождения без Владислава Петровича. Что будет в этот день, 14 октября? Как будете его вспоминать?
— Так же, как и в любой другой день. Мне не нужна для этого дата.
СПРАВКА
Владислав Крапивин — автор более 200 книг для детей и подростков. Родился 14 октября 1938 года в Тюмени, большую часть жизни провёл в Свердловске (Екатеринбурге). После школы поступил на факультет журналистики Уральского государственного университета, весной 1960-го в журнале «Уральский следопыт» вышел его первый рассказ. Лауреат многих государственных и литературных премий (в том числе премии Президента Российской Федерации в области литературы и искусства за произведения для детей и юношества, 2014 г. и Ленинского комсомола , 1974 г.).
Герои его книг — обычные мальчишки и девчонки, которые в трудных ситуациях проявляют мужество, защищают слабых и остаются верны дружбе.
Помимо литературного творчества главным делом его жизни стал детский отряд «Каравелла», который он основал в Свердловске в 1961 году, где ребята занимались фехтованием, журналистикой и морским делом.
Самые известные книги Крапивина — «Мальчик со шпагой», «Трое с площади Карронад», «Оруженосец Кашка», цикл «В глубине Великого Кристалла». Его произведения переведены на многие языки мира, а в 2006 году была учреждена Международная детская литературная премия его имени. Умер Владислав Петрович 1 сентября 2020 года в Екатеринбурге.
Подписывайтесь на АиФ в  MAX
|
