«Главные мои щупальца – слух». Завидует ли Десятников Курентзису?

«Я композитор по большей части интуитивный», – утверждает Леонид Десятников, хедлайнер Дягилевского фестиваля-2021.

Его симфония «Зима священная 1949 года» в исполнении оркестра и хора musicAeterna под руководством Теодора Курентзиса открывала нынешний Дягилев-фест. Его авторский вечер, на котором сочинения композитора исполняли пианист Алексей Гориболь, солисты оркестра musicAeterna и тенор Тарас Присяжнюк, прошёл с огромным успехом. Наконец, его встреча с любителями музыки, состоявшаяся в рамках образовательной программы, подарила общение с тонким, ироничным интеллектуалом, лишённым музыкального снобизма.

Фрагменты общения с композитором Леонидом Десятниковым – в материале «АиФ-Прикамье».

О «Зиме священной»

«В основе моей симфонии лежат тексты из школьного учебника английского языка для третьего года обучения. Названия их такие: «Moscow is our Capital», «Moscow is full of Wonderful Things», «From Chaikovsky's Childhood», «Sport», «Three Wishes». А 1949 год – это год издания учебника. Случайно обнаружил его на подмосковной даче у своих друзей. Я часто бывал там в 90-е годы и в конце 80-х. Это старый академический дачный кооператив, где жили интеллигентные люди, которых не выкосили в конце 30-х.

Иронизирую ли я над советской эпохой? Почему-то слово «ирония» ассоциируется у нас с насмешничеством, стёбом. Хотя на самом деле это сложная философская категория. Нет, у меня не было цели что-то высмеивать или вышучивать. Я же не человек из Comedy Club.  Просто пытаюсь регистрировать те вещи, которые бродят где-то в воздухе. Главное для композитора – сохранять покерфейс. Не заигрывать ни с кем.

Главное для композитора – сохранять покерфейс. Не заигрывать ни с кем.

Ассоциации при создании чего-либо могут быть совершенно разными. Когда я писал эту симфонию, то думал о группе Pet Shop Boys, где обыгрывается советская эстетика. Думал о феерическом фрагменте из фильма «Кабаре», когда красивый молодой фашист поёт: «Tomorrow belongs to me». А ещё в поле моего зрения постоянно была старая фотография. На ней я, двухлетний, и какая-то девочка сидим на дне неработающего фонтана в Харькове. Не могу объяснить почему, но это фото сильно меня зацепило».

О Теодоре Курентзисе

«Теодора я оценил сразу. Но моё отношение к нему остаётся сложным. Хотя бы потому, что он очень сложный человек и музыкант. Не так давно мы принимали с ним участие в «четырёхугольной» дискуссии в питерском Доме радио. Потом её выложили в YouTube, и в комментариях одна девушка написала: «Не понимаю, почему Десятников так завидует Курентзису?» Кто-то ей ответил: «Вряд ли завидует: у них же абсолютно разные профессии». Чем закончилась та перепалка, не помню. Но любопытно, что девушка почувствовала мой дискомфорт в этой дискуссии.

Я бесконечно ценю Теодора Курентзиса. Беспокоюсь, когда происходит что-то, что не даёт ему в полной мере реализовать свой дар. Считаю, что для русской культуры он значит не меньше, чем Мариус Петипа. Сравниваю их потому, что оба они – иностранцы в России. И вместе с тем я понимаю хейтеров Курентзиса. Наверняка их негативные эмоции вызваны эксцентричностью его поведения – и жизненного, и сценического. Для меня же есть одна вещь, за которую я прощаю Теодору абсолютно всё (хотя его красные шнурки меня совсем не волнуют): своё дело он всегда делает на пять с плюсом! Вообще, меня раздражают люди, обсуждающие цветные носки пианиста Гугнина или платье пианистки Юйцзи Ван. По-моему, этим только жуткие бабки у подъезда занимаются. Мы должны оценивать творчество художников, а остальное не имеет значения».

О цитировании

«Тема музыкального цитирования косвенно затрагивается в четвёртой части «Зимы священной» - «Из детства Чайковского». Это не настоящий Чайковский, а абсолютно советский конструктор, который можно назвать маленьким Чайковским. Он подобен маленькому Ленину, про которого всем нам рассказывали в школе и детском саду. Примерно такой же персонаж.

Я бесконечно ценю Теодора Курентзиса. Беспокоюсь, когда происходит что-то, что не даёт ему в полной мере реализовать свой дар.

Тема «Экспроприация экспроприаторов, или грабь награбленное» – моя любимая. Помните, как большевики присваивали, ставили себе на службу культурные достижения прошлых эпох? Есть известная революционная песня «Вперёд заре навстречу. Товарищи в борьбе!» В ней отчётливо звучит  одна из тем финала Первого фортепианного концерта Бетховена. И подобные примеры есть ещё. Хотя, возможно, это восприятие моего перверсивного советского сознания. Скажем, во вступлении к опере «Тангейзер» советский человек внезапно слышит «Наш паровоз, вперёд лети! В коммуне остановка». То есть освоение классической культуры новыми гопниками началось задолго до Октябрьского переворота. Но если сначала это были частные и вроде бы случайные инициативы, то потом дело поставили на государственные рельсы».

О высоких и низких жанрах

«Музыкальный критик Алекс Росс в книге, состоящей из серии статей для американского журнала The New Yorker, рассказывает историю совместного путешествия с певицей Бьорк. Она записывает очередной альбом. Он наблюдает за ней и слышит, как она задумчиво говорит звукорежиссёру: «Здесь нужно что-то вроде Штокхаузена». И даже называет какие-то его произведения. Бьорк, которая работает в поп-поле, отсылает в своих референсах к высоколобому авангарду! Меня это дико умилило. Потому что я понял: не за всеми, но за многими деятелями поп-музыки стоит тот же культурный бэкграунд, что и за теми, кто учился в консерваториях.

Эта ситуация абсолютно неприемлема в наших реалиях, где академические музыканты – отдельные люди, а Бузова и К°– отдельные. Наверное, тут вопрос наличия или отсутствия провинциального снобизма в отношении низких и высоких жанров. Хотя на самом деле такой проблемы не существует. Допустим, я учился в консерватории, но больше люблю Билли Айлиш, чем Штокхаузена, и не испытываю по этому поводу угрызений совести. В принципе, здесь и не должно быть никаких комплексов. Если вы понимаете, что человек не имеет представления о Бетховене, но имеет представление о Дане Милохине, вы просто проходите мимо. Ну не использовал человек шанс, бывает».

Об эмиграции

«Эмигрировать надо в два-три года, максимум – в десять лет. Я этот момент безнадёжно пропустил. Были ситуации бесплодного фантазирования на эту тему – когла не хотелось, скажем, идти в армию после консерватории. Но поскольку ничего не случилось, пошёл в армию. А потом всё как-то рассосалось. Но в тяжёлые годы я наблюдал, как многие мои коллеги уезжали из России. Кстати, Сергей Невский, которого я высоко ценю и как композитора, и как выдающегося интеллектуала, в одном из интервью обмолвился недавно, что даже композиторы, сделавшие на Западе блестящую карьеру, вынуждены были тиражировать свой талант. То есть, что-то приобретя там, они и кое-что потеряли. Эмиграция – палка о двух концах».

Эмигрировать надо в два-три года, максимум – в десять лет. Я этот момент безнадёжно пропустил.

О влиянии книг

«Практически все книги, в которых упоминаются звучащие предметы или персонажи, так или иначе повлияли на меня. Ведь главные щупальца моего организма – слух и переработка своих слуховых впечатлений. Например, я люблю Пруста и его великую книгу «В поисках утраченного времени». Пусть с помощью метафор, но он сказал там о музыке что-то очень важное. Музыка в романе «Доктор Фаустус» тоже на меня повлияла. Хотя и не знаю, каким образом. Мне просто достаточно сознавать, что эти впечатления у меня есть. И да, может быть, я стал снисходительнее к людям. В том смысле, что, не обладая щупальцами, которые имеются у меня, ничтожного, они какими-то окольными путями всё-таки пытаются понять музыку».