Лидия Алексеевна СИМАКОВА-УТКИНА была в детском блоке Освенцима с сентября 1942-го по январь 1945-го (с 7 до 10 лет). Если бы не реальные документы в её руках, в это невозможно было бы поверить: согласно официальным данным советской комиссии, несколько сотен чудом спасённых детей прибыли в лагерь за несколько месяцев до освобождения, в 1944 году. «Нас было человек 20, - вспоминает Уткина. - Осталось, кажется, двое».
Жуткая тайна
16 августа 1941 г. Сталин объявил всех попавших в плен советских солдат, офицеров и генералов предателями и изменниками Родины. Это относилось и к мирному населению. Отец решил меня сохранить. Поэтому меня буквально выкрали из подмосковного детдома, куда перевезли из Кракова, и доставили к нему в Киев. Первым делом он вывел мне татуировку и изменил дату рождения в метрике. Затем объяснил: если я хочу дальше нормально жить, «выйти в люди», то мне следует забыть все четыре года кошмара, включая Минское гетто (в нём нас держали почти год до перевода в Освенцим), и запомнить, что всё это время я пробыла у бабушки с дедушкой на оккупированной территории.
«Arbeit macht Frei»
- У меня была безупречная биография, - продолжает Лидия Алексеевна. - Так что в конце 80-х я возглавила группу наших туристов, посетивших Польшу, в том числе Освенцим. В Польше к нам относились очень плохо. Часами держали на вокзале, с обедами задерживали, в гостинице поселили в самые худшие номера. Когда мы ждали автобус, какие-то молодчики подходили к нам, что-то выкрикивая в наш адрес, плевались. Называли нас оккупантами. Это при том, что со времени войны прошло менее полувека. Я молчала и делала вид, что всё это ко мне не относится. Насколько я переоценила свои силы, я поняла, увидев Освенцим. Он предстал нашим глазам уже музеем. Под него оставили несколько немецких бараков. Всё было в каком-то тумане. Нас повели в комнату с проектором. К нему вело помещение с решёткой. За решёткой - детские вещи: игрушки, которые мы делали из подручных средств, много детской обуви и одежды. Потом включили проектор и стали прокручивать момент освобождения детского сектора. И тут я узнала себя, ту девочку, три года живущую одной мыслью - выжить. Ноги стали ватными, вырвался какой-то нечленораздельный звук. Плёнка кончилась, а я не могла встать. Польский гид, не скрывая осуждения, сказал: «Впервые вижу человека, который добровольно вернулся в Освенцим».
Родители
- Я помню ужас Минского гетто: издевательства полицаев, голод, холод. Помню, как нас затолкали подобно скотине в вагоны, а потом повезли. Чесотка, вши, бомбёжки… Охрана разбежалась. Поезд стоял с запертыми вагонами. Он был похож на застывшую гусеницу, в чреве которой корчились от ужаса люди. Иногда поезд подбрасывало и выкидывало с рельсов: это означало, что бомба угодила в какой-то вагон. И снова долгое маневрирование, стоянки, неимоверный зуд по телу, голод. Но рядом была мама. Она держала меня за руку, было не так страшно. А потом мы приехали в Краков: всё вокруг в несколько рядов было оцеплено автоматчиками с овчарками. Первое, что сделали с нами, - отобрали у детей мам. Невозможно передать, что творилось в моём сердце, когда уводили маму. Потом был Освенцим - ад, монотонно пережёвывающий наши жизни, ужасающий своей стабильностью. Единственной целью каждого из нас было прожить ещё один день. Здесь маленькие дети превращались в изворотливых старичков, способных угадывать настроение «воспитательницы» по её шагам за дверью.
Первое время со мной был мальчик-ровесник Стёпка, наш сосед ещё по Брестскому гарнизону. Когда нас разлучали с мамой, она кричала вслед, чтобы я держала его за руку, что отныне мы брат и сестра. Спали мы на нарах по двое. Я, держа за руку Стёпку, думала, что держу руку мамы. Но в скором времени Стёпку отправили в газовую камеру.
Жизнь прожита
- Я всю жизнь ждала маму. Искала её везде: в лицах прохожих, в смутных голосах из памяти. И вдруг в начале 90-х она нашла меня… через соответствующие организации. И в 1993 г. мы с ней встретились. Оказалось, во время войны она работала на подземном заводе во Франкфурте-на-Майне - там начиняли бомбы. Освободили русских американцы. С каждым была проведена беседа по поводу того, что их ждёт, когда они вернутся на Родину. Многие тогда предпочли остаться. Догадываюсь, что у матери был дополнительный повод не возвращаться: это начало войны, это дети, брошенные на растерзание фашистам, семьи военных и остатки гарнизона Брестской крепости. Отец служил офицером в гарнизоне и, как и другие командиры, вывел свой отряд на плановые учения, после которых они так и не вернулись в крепость. А в это время немцы бомбили Брестскую крепость… Очевидно, она не могла это простить отцу, который умер в 54 года - не выдержало сердце. Всё время, что я его помню, он очень страдал, хоть и держал себя в руках.
Я приехала к маме на неделю в Бельгию, но так и не успела увидеть страну, в которой она жила. Она не отпускала меня ни на шаг от себя. Было видно, что мама очень напугана. Однажды я вышла погулять, а когда вернулась, она набросилась на меня со словами: «Не успеешь оглянуться - закатают под асфальт». Я старалась понять её, однако наша встреча не походила на встречу матери с дочерью. Мы говорили обо всём: о погоде, о России, о знакомых… Но только не о главном. Стоило мне попытаться что-то спросить о годах войны, как она замыкалась, уходила к себе в спальню и притворялась спящей. Что она пережила? Не знаю. Видела только, что всё её тело в шрамах, в следах от множественных осколочных ранений. Я тогда не стала лезть к ней в душу, что уж -жизнь прожита.
Теперь её нет. Спросить не у кого. Мне 78 лет, а я всё ещё скучаю по маме.
Смотрите также:
- В плену равнодушия. Узница концлагеря о войне с фашистами и чиновниками →
- Людмила Кабакова: «Я трижды могла умереть, но - выжила» →
- Ссылка POST →