ВЕЙМАР. Литературная столица Германии. Здесь жили Гёте и Шиллер. В шумящем разбеге зелени и парков слышен шелест рукописей «Фауста» и «Разбойников». В Веймаре в разные времена работали Иоганн Себастьян Бах, Ференц Лист, Лукас Кранах.
Да, чуть не забыл, в Веймаре родился наш земляк, писатель Владимир Киршин. Там служил его отец, офицер группы советских войск в Восточной Германии.
«Откуда Гёте, оттуда я»
В ШУТЛИВОЙ фразе Киршина «Откуда Гёте, оттуда я», залетевшей в наш разговор с упоминанием о Гёте, нет никакой родовой творческой преемственности с классиком мировой литературы. С Веймаром связана детская память, бессловесная, любопытствующая память глазной сетчатки, смутной тугой спелёнутости, жара неожиданной болезни.
Ребёнка на первом году решили показать родным, да в дороге простудили. Мальчик слабел с каждым днём, родители теряли надежду. В Веймаре военврач не взялся за лечение. Выходил немец каким-то своим способом, отпоил настоем дубовой коры на рисовом отваре.
- Через неделю я орал, щёки стали розовыми, а потом и бегать начал, - подводит итог короткой жизни в литературной столице Германии Киршин. - В трёхлетнем возрасте меня привезли Пермь, где изо всех сил стараюсь прижиться до сих пор.
- Немецкий воздух, ландшафт как-то повлияли на твоё писательство?
- Да. В Союзе писателей меня называют «западником». Хотя на самом деле я переболел Востоком в острой форме и, кажется, не вполне оправился до сих пор. Но Германию против воли выделяю среди европейских стран - не знаю, почему. Да, может быть, детская память... По следам своей поездки на кинофестиваль в Потсдам спустя много лет, в 90-х, написал повесть «Царевны и страны». Тема Родины там главная.
Книга вообще
- В ДЕТСТВЕ детям делают разного рода прививки, в том числе и в школе - от литературы, но не всем. Как это тебя всё-таки угораздило заразиться прозой?
- Мама, учительница русского языка и литературы, носила мне книжки читать, естественно, руководила моим чтением. Но самая моя любимая книжка пришла ко мне волшебным образом.
Играл в детстве на полу, заметил, за батареей что-то есть, белеет. Тянуло оттуда какой-то энергетикой, тайной. Выгреб кучу мусора, вытащил с большим трудом книжку. Читал, стоя на одной ноге, перекорячась, пожирал строки… Ничего вкуснее не пробовал! Книжка оказалась про мальчишку моих лет, там были такие яркие детали - как он шёл с чайником на ключ, на даче, какая студёная была вода - ломило зубы. Как он сражался с крапивой. Настоящая мальчишеская жизнь. Книжка без начала, без конца - кто автор, как она называется, книжка? Неизвестно. Загадка. Об этой книге думал потом как о борхесовской «книге вообще».
И всё-таки в конце концов у «книги вообще» появились конкретные очертания. У меня у самого уже дети выросли, борода уже была, - и вот нашёл: это - Лев Давыдычев, «Друзья мои, приятели».
Плохой шоколад
СПРАШИВАТЬ иного автора, как стать писателем, - всё равно что спрашивать аллигатора, как стать дегустатором.
Владимир Киршин вспоминает:
- В одном турне у меня было девять встреч с читателями. Девять раз мне задавали вопрос: «Как вы стали писателем?» Девять раз у меня ехала крыша: «Как? Я стал??? Писателем??????»
Проще всего было представить биографическую справку: « …в 1989 году бросил кафедру, о чём впоследствии ни я, ни она ни разу не пожалели, и стал зарабатывать письмом и другими странными способами. В том числе кино и преподавательской работой» - из автобиографии Киршина.
А до этого начинающий писатель, «движимый отрицанием основных принципов советской литературы - партийности и соцреализма», был, по его признанию, в тени. Хотя и в тени температура была хоть отбавляй - 40 градусов выше нуля по партийному Цельсию, включая то, что покоилось в писательских тусовочных стаканах с толстыми гранёными стенками, - его занюхивали «мануфактурой».
- По идеологическим соображениям приходилось быть в тени, - говорит Киршин. - Нет, подполье здесь не подходит. Подполье - это страх и агрессия. Подпольщики прячутся и поезда под откос пускают. А я не прятался, просто писал заведомый непроходняк - то, что мне было интересно: психология героя. Потом идеология рассеялась, пошли публикации. Поначалу радовался и удивлялся, что за своё удовольствие ещё и деньги получаю.
Существует искушение: успех, автографы, миражи славы. Но это всё не касается писателя, его нет на эстраде. В тот момент, когда он читает что-то своё с эстрады, он не писатель. А когда он пишет, его никто не видит. Получается, писателя вообще увидеть невозможно. Что он чувствует, этот «двойной» человек? Вот я раскланиваюсь перед публикой, при этом любимое дело где-то далеко от меня, и я чувствую вкус дешёвого шоколада во рту. Слава - это плохой шоколад. Так он вроде ничего, вкусный, но вскоре наступает послевкусие.
Творчество приходит в тишине, в уединении, - продолжает Владимир Киршин. - Как сказал Андрей Битов, «писать вообще стыдно». Творчество - это хороший шоколад, даже нет - оно с воздухом сравнимо, с чистым воздухом, от которого вообще не остаётся последствий. А если ты наврал с эстрады, неискренне вёл себя, глупости говорил - потом хочется прополоскать рот, срочно.
Знаки времени
ШЕСТЬ лет назад Владимир Киршин выпустил, пожалуй, самую любопытную свою книгу: «Частная жизнь. Очерки частной жизни пермяков. 1955-2001». В этом году она переиздана в рамках коллективного проекта «Пермь как текст».
- Как возник замысел книги? - спрашиваю автора.
- В начале 2000 года мне предложили в одном издании подключиться к подведению итогов века - у них там в каждом номере планировалось описывать главные события каждого года начиная с сороковых.
Но сухие исторические факты мне были неинтересны. Вообще, для меня история всегда на втором плане. На первом - переживания человека по поводу больших исторических событий или маленьких происшествий местного, так сказать, значения. Поэтому сам собой возник образ героя-повествователя, который родился, допустим, в 1955 году (год моего рождения) и пошёл плюхаться в пермских душистых реалиях от пункта А к пункту Я по типичной советской схеме: детсад, школа, институт, работа, пенсия. «Реалии» меня распирали, они меня всегда достают - подробности, детали быта, как вкусные, так и не очень.
- Пришлось продегустировать?
- Пережить. Я знал, что с материалом проблем не будет. Но самый главный мотив был не в этом. Попытаюсь объяснить. В какой-то момент видишь всю жизнь - пунктиром. Появляется возможность проследить его. Как раз приближался февраль, месяц моего рождения… Так возник мой личный интерес: пользуясь случаем, досконально разобраться в собственной жизни.
- Разобрался?
- Когда выстраивается хронологическое панно, панорама, видишь жизнь свою целиком. Это очень сильное ощущение. Я бы каждому посоветовал написать такую книгу. Разобрался ли я в своей жизни, не столь важно. Для читателя важнее, что книга получилась ясной. Прозрачной, эмоционально достоверной, судя по откликам. Чего я бы не смог добиться, если бы прежде не навёл порядок в своей голове.
- Продолжение «Частная жизнь пермяков в XXI веке» будет?
- Нет. Посмотрите, что произошло. К концу ХХ века частная жизнь россиян, не только пермяков, растеклась на тысячу ручейков. При этом каждый ручеёк самостоятелен, ни от кого не зависим, его движут общие интересы небольшой группы. Каждая группа обладает собственным кодексом и собственным языком. Чужую группу она не понимает и понимать не хочет. Байкерам плевать на рыболовов, рыболовам - на байкеров. У каждой группы свои знаки времени, своя ностальгия, свои песни. Такое явление, как «частная жизнь советских граждан», больше не существует, оно неповторимо, продолжение его истории - нонсенс.
Нашему поколению повезло: у нас есть общие знаки времени. У следующего поколения их нет. Но у них есть мы. Так что не потеряемся во времени, будем надеяться.
Личное дело
ВЛАДИМИР КИРШИН, пермский прозаик. «Родился в 1955 году за пределами СССР», - указывает он в автобиографии. По образованию инженер, окончил Пермский политехнический институт по специальности «Автоматика и телемеханика», работал там же, на кафедре. Увлекался рок-музыкой, философией, психологией, Агни-йогой и буддизмом. Перешёл на прозу, в 1990 году в Пермском книжном издательстве выпустил первую книжку. Как сценарист сотрудничал с киностудией «Новый курс». Опубликовал несколько книг: «Майя», «Ничья», «Солдат на болоте», «Дед Пихто», «Частная жизнь». Любит делать книжки вручную, в единственном экземляре.
Российскому писателю Борису Акунину вручили японский орден 
Потрясающий истиной. Валентин Курбатов о нецензурщине и веке без названия