От Ришелье к Татищеву
Вячеслав Бураков, «АиФ–Прикамье»: – Александр Абрамович, почему фантастика? Не нравится реальность?
Александр Грузберг: – Ну что вы. Реальность тут совсем ни при чем. Просто я с детства люблю фантастику. Естественно, что и переводить начал то, что люблю. И совсем не для издательства, а для себя, своих детей, друзей. А когда появилась возможность издавать переводы, когда сняли цензуру, стал «выдавать» в печать сначала ранние свои переводы. Издательства узнали обо мне. Стали поступать заказы. Понятно, что на фантастику.
- Но в вашей творческой копилке и на вашем стеллаже есть книги по психологии, детективы, исторические и приключенческие романы, словари… Неужели изменили своей первой любви?
А. Г.: – Страсть к фантастике осталась. Но надо зарабатывать и на хлеб насущный. Одно свердловское издательство предложило мне как-то перевести книгу Бенджамина Спока «Ребенок и уход за ним». Заказов на тот момент не было. Я согласился. Перевел. Книга вышла в печать. Мы стали сотрудничать. Однажды я даже перевел классический английский «Сонник». Очевидно, неплохо, если ко мне обратились из московского издательства «Эксмо». Одним словом, я профессионал. Перевожу то, что мне заказывают. Хотя не все, за что я берусь, мне нравится.
- Вы одессит. Родились в городе у моря, учились в одесской школе. Говорят, что еврею в Одессе очень сложно поступить в вуз. Притом что экзаменаторы сплошь из евреев. Можете объяснить этот парадокс?
А. Г.: – Не могу. Но могу рассказать, как было со мной. Я окончил школу в 1954 г. Давно. Правда, с того времени мало что изменилось. Класс у нас был очень сильный. Восемь человек учились на одни пятерки. В том числе и я. Всех восьмерых школа представила на золотую медаль. После проверки на каком-то высоком уровне документы вернули. Там, наверху, посчитали, что шесть учеников не заслуживают золота. Мало того, и с серебряными медалями отличников прокатили. По странному стечению обстоятельств все шесть немедалистов оказались евреями. Я тоже.
- Вот вы и ответили на мой вопрос.
А. Г.: – Да, наверное. Поэтому и приехал в Пермь. Здесь жила моя тетя. Здесь я без проблем поступил в университет на филфак. На втором курсе перебрался в общежитие.
Правда и кривда
- Город вашего детства, если верить центральным СМИ, на грани партизанской войны. Вам больно за красавицу Одессу?
А. Г.: – Отвечу так: не верьте центральной прессе. Особенно телевидению. Много вранья. Мой племянник живет в Одессе. Мы общаемся. И он уверяет, что у них все спокойно, все тихо. Лишь бы нас не трогали, говорит. Как только в Одессу приезжают разного рода горлопаны, хоть из Киева, хоть с того же Донбасса, как только они начинают мутить воду, так начинаются неприятности. Без них Одесса нормально живет, работает, политических демаршей не устраивает.
- Книги с вашим переводом издаются и в Киеве. Оттуда есть какая-то информация о последних событиях?
А. Г.: – Есть. Мой киевский издатель считает, что Украине не повезло. И в верховной власти сплошь бандюки, казнокрады, коррупционеры. И в Донецкой республике, по его словам, власть ничем не лучше. Люди бегут из ДНР и ЛНР. Приезжают в Украину. Но правительству до них нет дела. Это ужасно. Еще ужаснее, когда из свободолюбивого, трудолюбивого народа пытаются создать фашиствующего монстра. Неправда все это. Неправильно. Нельзя по кучке отщепенцев судить обо всей стране.
Оставаться на плаву
- Как правило, сюжетная линия в романах строится на борьбе добра со злом. Насколько книжная жизнь отличается от реальной?
А. Г.: – Сюжеты берутся из жизни. Но все конфликты обостряются. Иначе читателю будет скучно. Ведь обычный человек живет в семье. Думает о семье. Работает. Устраивает личные дела. И, к своему счастью, не сталкивается с абсолютным проявлением зла. За редким исключением. Если обычную жизнь описать в романе, вряд ли это вызовет интерес. Вот авторы и стараются обострить эмоции и события.
- В 70-х гг. прошлого века вы встали на скользкий путь самиздата. Вас даже вызывали в КГБ. Затем наступило время полной свободы – издавай не хочу! Что опаснее для общества: запреты или вседозволенность?
А. Г.: – Запреты намного опаснее. Свобода слова может быть ограничена какими-то моральными, этическими нормами, обычаями, течениями, принятыми в обществе. Человек сам должен знать, чувствовать, что можно, а что нельзя. Если не знает, то это издержки воспитания. Но и в этом случае свобода лучше несвободы, лучше миллионов ртов, заклеенных скотчем запретов и цензуры: то не говори, об этом не пиши.
- Существует ли в России опасность возвращения к тотальному контролю и цензуре?
А. Г.: – Да будет вам известно, что в международном рейтинге Россия занимает 154-е место в мире по развитию свободы слова. И, к великому сожалению, опасность сплошных запретов у нас существует. От кого она исходит?! Высшая власть открещивается. Мол, мы ничего не запрещаем. А на местах все чаще слышим: «Не сметь». Запреты действуют. Людей за правду преследуют.
- Вам никогда не хотелось сменить не совсем благополучную в плане свободы Россию на вполне благопристойную в том же плане Англию?
А. Г.: – Нет. Я человек русской культуры. Знаю наизусть чуть ли не всего Пушкина. Считаю Александра Сергеевича величайшим поэтом всех времен и народов. Смею думать, что хорошо знаю классическую русскую литературу, музыку, живопись. Все это у меня в крови. И события в мире, и сам мир оцениваю с этих позиций. Это во-первых. А во-вторых, я прожил так, как прожил. Работал с удовольствием. Научил несколько тысяч человек правильно говорить и писать по-русски. Я и сегодня читаю лекции студентам. Пусть всего раз в неделю, но с каким удовольствием. Я на плаву. Это в мои годы главное.
Пермские журналисты выступили против силовой цензуры